«Вечный Виссарион», или Почему необходимо читать Белинского
Сегодня, 11 июня, исполняется 210 лет со дня рождения великого критика Виссариона Григорьевича Белинского, чье имя носит Педагогический институт Пензенского государственного университета. По просьбе «Университетской газеты», профессор кафедры «Литература и методика преподавания литературы», канд. пед. наук Галина Пранцова подготовила материал о значении и актуальности наследия Белинского, объектом её внимания стало эссе Вячеслава Пьецуха.
У писателя В. Пьецуха, нашего современника, прозу которого называют «литературным веществом» высочайшего качества, свои вопросы к русским классикам. Цикл очерков «Рассуждения о писателях» настолько ярок, ёмок и в то же время эпатажен, что может повергнуть в шок читателей, привыкших к хрестоматийному глянцу в изображении русских литераторов.
Книга Пьецуха впервые собрала воедино создававшиеся им на протяжении многих лет очень личностные и зачастую остро полемичные эссе о писателях-классиках: от Пушкина до Шукшина. Литературная биография — как ключик к постижению писательских творений и судеб — позволяет автору обозначить неожиданные параллели между художественными произведениями и бесконечно богатой русской реальностью.
Поражает неожиданная позиция Пьецуха в споре о В. Г. Белинском. В эссе «Вечный Виссарион», написанном в 1988 году, много ярких и глубоких оценок роли критика В. Г. Белинского в становлении русской литературы. Но наряду с этим немало и парадоксального. А все парадоксы автор отыскал в привычках, привязанностях, эпатажных поступках великого критика.
Главная мысль эссе: Белинского, у которого «талантище… был такой, какой выпадает не чаще чем раз в эпоху, а то и в две», нужно читать. Доказательств тому писатель приводит несколько.
Чтение Белинского, по мысли автора, помогло бы нам «разобраться со значением литературной критики», главную заслугу которой Пьецух видит в открытии настоящих писателей: «Белинский безошибочно указал на первого гения в русской литературе — Пушкина. А что, если бы Белинский этого не открыл». Открыл, потому что «умел находить слова о чужих словах» (Ю. Айхенвальд). Далее автор рассуждает о том, насколько важно, чтобы каждый читатель знал, какое место занимает тот или иной писатель в литературе («Пушкин — гений, Жуковский — талант, Козлов — дарование, Кассиров — пустое место»). Это значимо потому, что «вырасти из человека по форме в человека по существу означает ещё и успеть приобщиться к духовному достоянию, наработанному, в частности, гениями художественной литературы», которую критик считал «огромным явлением».
Критика Белинского важна не только для читателей, но в большей степени для тех, кто книги сочиняет. В этой связи Пьецух пишет: «…литературная критика — это, во-вторых, санитарная служба, а во-первых, камертон и родительница новых эстетических положений. Конечно, критика не в состоянии сделать писателя из писателя, но, во всяком случае, она может навести человека на дельную мысль, что, например, 78 лет спустя после смерти Толстого никому не нужны писатели, которые пишут теми же словами, что и Толстой, и о том же, о чём Толстой, но только гораздо хуже». Если критика недобросовестна, то, как считает Пьецух, возникают «фальшивые авторитеты», которые «мало того, что разжижали репутацию нашей литературы, они ещё закономерно тяготели к тому, чтобы теснить и преследовать истинные таланты». Следовательно, делает вывод писатель, «истинная критика есть, в частности, иммунная система литературы, и доказал это «вечный Виссарион».
Самой значительной заслугой Белинского перед отечественной словесностью Пьецух считает то, что критик «вывел, что такое литература, чем она занимается, чему служит и ради чего мобилизует под свои знамёна наиболее замечательные умы». Именно этим Белинский, по мнению автора, «положил начало такому органическому, живому литературному процессу, при котором дела устраивались по Дарвину, то есть стихи, проза журдэновского пошиба обрекались на прозябание в настоящем и забвение в будущем, а талантливой литературе… обеспечивался читатель». И далее следует неожиданное, потрясающее по своей глубине сравнение: «…Белинский сделал для словесности то, что сделал для химии Менделеев, ибо он не изобрёл ничего, кроме порядка, открывшего широкую перспективу. И уже поэтому был титан».
В. Пьецух, отмечая незначительные заслуги Белинского как писателя («оставил только две скромные пьесы»), тем не менее подчёркивает, что на самом деле «Белинский — прямой соавтор всех наших великих писателей, потому что активами своего разума и души он обеспечил золотой век русской литературы, явившись на том переломе, когда из аристократического занятия она становилась огромным национальным делом, он основал литературную критику, как основывают религию…». Белинский не только указал путь, по которому должна развиваться литература, чтобы завладеть умами читателей, стать общественной силой, но сумел стать учителем и духовным наставником целого поколения писателей — плеяды 40-х годов XIX столетия, все представители которой идейной стороной своего творчества были обязаны прежде всего именно ему, «другу и ревнителю книги, её читателю и оценщику» (Ю. Айхенвальд).
Отмечается, что «в области эстетики литературы Белинский копнул так объёмно и глубоко, что вот уже 150 лет как нам, в сущности, нечего добавить к его наследству, кроме кое-каких вариаций и мелочей», потому как нет такого важного литературного вопроса, который он не решил бы впрок, на многие годы (века) вперёд, «можно сказать, навек».
Чтение Белинского, по утверждению Пьецуха, способствует уяснению того, что литература — это не «невинное и полезное занятие… для успеха в котором нужны только некоторая образованность и начитанность», что «творчество есть удел немногих избранных, а вовсе не всякого, кто только умеет читать и писать». В таком случае мы, как считает писатель, избежали бы того недуга, который во времена критика только-только приобретал хронические черты. «Теперь же, — отмечал Белинский в своё время, — и сапожники, и пирожники, и подъячие, и лакеи, и сидельцы… словом, все, кто только умеет чертить на бумаге каракульки. Откуда набралась эта сволочь? Отчего она так расхрабрилась?» И сам отвечал на эти вопросы так: всё дело в том, что, во-первых, за «каракульки» деньги платят, а во-вторых, «каракульки» у пирожников на поверку выходят ничуть не хуже, чем у «огромных авторитетов», и это, конечно, вводит людей в соблазн.
Чтение Белинского не дало бы оснований для возведения в степень очернительства изображения теневых сторон жизни, ибо у критиков ничего не вызывает такого негодования, как именно нервный интерес русской литературы к несовершенствам человека и бытия.
«Если бы мы читали Белинского, — пишет Пьецух, — то с удовольствием обнаружили бы, какое это тонкое, художественное и, что самое неожиданное, весёлое чтение: „добродетельный химик“, „безнаветная критика“, „профессор Вольф, человек, конечно, не гениальный, но весьма учёный и совсем не дурак…“». Автор также отмечает, что может показаться, будто «местами Белинский банален, прописные истины — его конёк». Пьецух предостерегает от такого заключения, поскольку, по его мнению, «то, что банально сейчас, 150 лет тому назад было ещё в новинку».
Многие выражения Белинского обогатили русскую речь яркими образами, вошли в разряд афоризмов: «ничто хорошее не может быть анахронизмом», «кто бывает всем, тот редко бывает чем-нибудь», «здравый смысл старше всех столетий», «кто не идёт вперёд, тот идёт назад, стоячего положения нет».
Наконец, чтение Белинского, по мнению автора, привело бы нас, современных читателей, к пониманию того, что «настоящее критическое дарование неотделимо от своего рода мужества, дара провидения и абсолютного художественного чутья».
И далее следует совершенно парадоксальное утверждение писателя о том, что дарование Белинского стало основой и других его качеств: «…непрактичность, беспечность и в некотором роде бедовый нрав вытекают из таланта…». Пьецух приводит доказательства этого: «Ведь действительно нужно быть не только мужественным, но и довольно беспечным человеком, чтобы свергнуть «огромный авторитет» Марлинского или Владимира Бенедиктова, по которым в начале прошлого столетия сходила с ума вся читающая Россия. Нужно быть, конечно, непрактичным провидцем, чтобы предсказать нашей отчизне, что она скорее и радикальнее всех покончит с социальной несправедливостью. Нужно обладать бедовым художественным чутьём, чтобы сказать о Тургеневе то, с чем и сегодня редко кто согласится, а именно, что у него «чисто творческого таланта или нет — или очень мало», а также чтобы угадать в прозе Гоголя эстетическую революцию, в то время как многие серьёзные люди считали его просто весёлым клеветником... Словом, нужно быть литератором гигантского дарования, чтобы позволить себе непрактичность, беспечность, бедовый нрав».
Кроме того, как замечает Пьецух, Белинский был натурой увлекающейся, горячей. Именно этим, считает писатель, можно объяснить то, что «Белинский был не свободен от ошибок, опрометчивых идей и неправедных увлечений… отсюда его монархическая „Бородинская годовщина“, подогнанная под Гегеля, из-за которой порядочные люди долго не подавали ему руки… отсюда его убежденность в том, что как художественный мыслитель Клюшников выше Пушкина…».
Белинского уже давно нет с нами. Без него пришла и ушла целая плеяда мастеров художественного слова… Но вот только, по справедливому, хотя и слишком категоричному замечанию В. Пьецуха, проблемы литературы остались прежними, «поскольку у нас не только читатели, но и писатели Белинского не читают».